Далай-лама в своем обращении призвал верующее население планеты задуматься о духовности вне религии. Тибетский лидер заявил, что основополагающая этика в религии больше не выполняет своей функции. Председатель Синодального информационного отдела Русской православной церкви, профессор МГИМО Владимир Легойда рассказал в издании "Сноб" о своем отношении к позиции далай-ламы и о том, почему православие не стоит списывать со счетов.
О смешении религий и о договорной морали
В обращении далай-ламы я не нашел ни призыва отречься от религий, ни призыва к их смешению. Не знаю, это ли имеет в виду духовный лидер Тибета или нет, но возможный вывод из его обращения следующий: представления о нравственности и в каком-то смысле духовности не сводятся к существующим религиям. Пожалуй, что так.
С духовностью, конечно, сложнее. Часто говорят «духовность, духовная культура», имея в виду, например, классическую музыку. Но в религиозной системе координат данная терминология будет иметь иной смысл. Здесь «духовное» — совсем не то же самое, что и «очень-очень душевное». А музыкальная культура относится именно к сфере душевного, то есть связанного прежде всего с непосредственным восприятием человеческой душой музыки как таковой. Тогда как духовное — это всегда особая связь с Богом, прорыв «по ту сторону» культуры. Это уже не «предчувствие» чего-то великого, а непосредственное присутствие, предстояние перед Божественным. Стихи — душевное, молитва — духовное. Религиозные стихи, кстати сказать, явление более душевное, нежели духовное. Хотя для умеющего вслушаться в богослужебные тексты молитв и церковных песнопений открывается удивительная красота слова и совершенно другая поэзия. Просто другая.
Исторически внерелигиозных моральных систем не было, как не было внерелигиозных культур. То есть культура человечества генетически произрастает из религиозной культуры. Сегодня вряд ли кто-то из ученых-гуманитариев будет спорить с тем, что дорелигиозных стадий развития человечества просто не существовало.
Культура как таковая и логически, и исторически, и семантически вытекает из религии. Культура и культ — от одного латинского корня. Более того, если проводить этимологический разбор, открывается еще одна примечательная особенность. Корень этого слова уходит в праиндоевропейское понятие «кружить», «вращаться», то есть настоящая культура имеет некий центр, какое-то глубинное сосредоточение, вокруг которого и «кружится». В случае с религией здесь все понятно: любая религия по своей природе циклична — она «вращается» вокруг священного и, таким образом, постоянно «возделывает», «окультуривает» человеческие души. Для христианства это цикличность всего богослужебного года, в центре которого — Воскресение Христа, Пасха. Нравственность, мораль как особая категория человеческого общежития тоже органически, генетически связана с религией. Это первый важный тезис.
Второй тезис: внерелигиозная мораль, конечно, существует, но она всегда конвенциональна. Почему я не могу вас убить? Потому что мы договорились. По тем или иным причинам, но пришли к такому соглашению: мол, нехорошо, не стоит. Но как только мы говорим «нехорошо», возникает не только вопрос крошки сына к отцу (что такое хорошо и что такое плохо), но и существенное уточнение: а почему, собственно, это хорошо или, напротив, нет? Религия дает положительное обоснование нравственности. Внерелигиозное обоснование нравственности всегда договорное. Любая религия это всегда обосновывает. И заметьте, в подавляющем большинстве религии всегда сходятся в самих заповедях, а вот в обоснованиях их расходятся.
Культура, выросшая из религии и морали, постепенно секуляризуется, то есть стремится освободиться от религии. И на этом пути очень часто культура теряет ориентиры, отказывается от нравственного измерения. Как минимум теряет безусловность нравственных категорий в угоду моральному релятивизму.
О том, что такое грех
Слово, которое на русский язык с греческого переводится как «грех», в греческом означает «промах». Грешник — тот, кто промахивается, и результат этой ошибки глубоко драматичен. В восточнохристианской (православной) традиции грех понимается прежде всего как болезнь, как ущерб, который человек сам себе наносит, а не только как преступление. Христос — Врач, пришедший в этот мир, чтобы исцелять эти раны человеческих душ.
Еще немного о словах далай-ламы. Существует классическая ошибка — на обывательском уровне — отождествлять религию и мораль. Почему ошибка?
Представьте человека на необитаемом острове: ему не нужно быть нравственным, он в принципе не может совершать безнравственные поступки. Но отношения с Богом у него все равно могут быть. Поэтому религия шире и глубже, чем нравственность. Нравственность обосновывается религией, но религия не сводится к нравственности.
Заповеди никогда, по крайней мере в христианстве, не являлись целью. В том числе и потому, что грех — это категория не нравственная в христианстве, но онтологическая.
Первородный грех — это не про плод, который съели, а их потом из сада выгнали. Это вселенская катастрофа, изменившая первоначальный порядок вещей, правильный, хороший порядок («И увидел Бог, что это хорошо). Человек сначала был создан в одном состоянии, он непосредственно находился в ситуации Богообщения, а потом произошла катастрофа, которая отразилась на отношениях человека с Богом. Человек вдруг попытался скрыться от Бога, стал Его бояться, так как не смог, совершив грех, стоять перед Богом как раньше — в детской простоте и доверии. И отношения человека с человеком тоже изменились: когда Адам и Ева нарушили заповедь, как сказано в Книге Бытия, они «увидели, что наги, и устыдились». То есть первые люди, созданные из одного тела, одной плоти, вдруг увидели друг в друге чужого — отдельное существо, в чем-то даже противостоящее себе.
Человек стал другим. И эта катастрофа поразила не только человека — она задела и его отношения с миром дикой природы. Почему святые часто на иконах, например, Серафим Саровский, Сергий Радонежский, изображаются с медведями? Потому что они достигли успехов в приручении диких животных? Вовсе нет: просто их святость была очевидна даже для животного мира, и дикие звери принимали как должное эту свойственную человеку власть над всем творением — власть, утраченную в грехопадении. В иконописи это символ того, что святость есть возвращение в первозданное состояние, преодоление греха, когда уничтоженная гармония сотворенного космоса восстанавливается. Об этом и все христианство — о созидании нового человека, по образу Нового Адама — Христа.
О прогрессе и Страшном суде
С христианской точки зрения человеческая история заканчивается земной катастрофой. И когда говорится про Страшный суд, подразумевается, что человеческая история имеет не только начало, но и конец. В этом смысле никакого нравственного или духовного прогресса не ожидается.
Вместе с тем христианство сформировало многие базовые ценности современного мира. В первую очередь, конечно, именно нравственные установки. Мы сегодня определенным образом смотрим на мир, на то, что такое хорошо или дурно, на добро и зло, потому что именно так об этом сказано в Евангелии. Кроме того, речь можно вести не только о тех вещах, которые демонстрируют прямую или почти прямую связь с Евангелием, но и о культурных феноменах, родившихся под влиянием христианской интеллектуальной традиции (современная наука, например) или христианских взглядов на человека (права человека).
О культуре в раю и о том, что больше культуры
Человек в Эдемском саду с Богом мог общаться непосредственно.
Потеря Эдема — вселенская катастрофа именно потому, что возможность прямого Богообщения потеряна. Потеряна и память об этом общении, о подлинном доме человека. Но человек сотворен Богом по образу и подобию. После грехопадения они повреждены, но не уничтожены. Отсюда тоска по потерянному Раю, по дому… Человек не помнит, ни где его дом, ни каков он. Но он знает и чувствует, что он покинул его, и жаждет туда вернуться. Самому это невозможно, поэтому все собственно человеческие представления о доме всегда будут фантазиями. Эта аналогия может дать представление о христианском объяснении возникновения других религий, созданных человеком.
Итак, мы погрязли в трясине, но, в отличие от барона Мюнхгаузена, не можем сами себя оттуда вытащить за волосы. Нужен кто-то, кто сможет это сделать для нас. И тогда Бог Сам приходит к человеку. Христианство — религия Откровения. Причем Откровения не словом — каким бы значимым оно ни было, — а делом. Делом Боговоплощения.
Мы можем изменить какие-то культурные формы, мы их ищем. Но есть фундаментальные вещи, которым все равно, это эпоха «Фейсбука» или книгопечатания. Так что в этом смысле человек может изменить только то, что создал он. Христианин убежден в том, что откровение Божье он не создавал, поэтому он не может и не хочет его изменять.
В христианстве есть то, что культуру превосходит. Христос — не культурный феномен. Соответственно, человек спасается не культурными средствами, не культурой и не в культуре. Спасение надкультурно, так как оно от Бога, а не от людей.
При этом отношения человека с Богом всегда имеют вполне конкретное культурное выражение — это книги, молитвы, храмы. Сегодня для кого-то диковато выглядит, когда священник выходит с айпадом вместо книжки, наверное, кто-то это и критикует. Но, в принципе, так ли это важно?.. В свое время, когда стали выходит с книгами, тоже было непривычно. Если вдруг все книги исчезнут — что, вместе с ними исчезнет и христианство? Нет, конечно же.
Вместе с тем, некритически относясь к информационным технологиям, можно легко перейти границу. Исповедь онлайн, участие в богослужении лишь по телевизору, молитвенное правило на кассетах или дисках... Но причаститься по телевизору или интернету нельзя. А причастие для христианина — это не театральное действо, а то, что его, христианина, реально соединяет с Христом и тем самым делает христианином в подлинном смысле слова. Поэтому священники ходят домой к тем, кто не может прийти в храм, и причащают. И этого никакие мультимедиа не могут заменить, конечно. Однако могут помочь — например, лежачему больному ощутить причастность к богослужению благодаря трансляции по телевизору или иным способом.
О святости
Людей зачастую раздражает, что священники не обладают некой якобы должной святостью. А священник, действительно, не обязательно святой во всех отношениях человек. Кстати, все молитвы написаны святыми людьми, которые при этом себя всегда называют грешниками. Это что — форма лукавства, что ли? Нет, конечно. Про осознание своих грехов есть точный образ в святоотеческой литературе: чем ближе к солнцу, тем жарче. Чем человек ближе к Богу, тем больше он видит свое несовершенство. А чтобы видеть чужие грехи, близко к Богу быть не требуется. Скорее, наоборот. Христианское понимание святости — это вовсе не состояние «стерильности». При желании у любого святого можно найти разные недостатки и даже случаи падения. Но их жажда Богообщения, их готовность не останавливаться ни перед чем в своем поиске Бога, в своем служении Ему становилась таким мощным огнем, в котором вся житейская греховная шелуха сгорала дотла.
У Самого Христа было 12 ближайших учеников, они с ним три года находились день и ночь, практически каждый день. И один оказался предателем. Был с Богом, видел, как больные исцеляются, видел другие чудеса и любовь. И предал. Кого? Бога! Почему мы должны думать, что те, кто сегодня берет на себя ношу быть всегда со Христом, никогда Его не предадут? Есть такая грустная шутка: сколько в Церкви предателей? Каждый двенадцатый. Но не надо начинать выискивать этого предателя среди окружающих — каждый из нас может оказаться на его месте, даже не заметив, как такое произошло.
Евангелие очень четко говорит: вынь сначала бревно из своего глаза, и тогда ты увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего. То есть методология изменения мира в Евангелии прописана вполне однозначно: сначала измени себя, а когда ты на самом деле займешься своими проблемами, тебе будет уже не до чужих.
В христианстве нет интеллектуального ценза. Не может быть и имущественного ценза, политического ценза, художественного ценза... И поэтому проблемы образования нас беспокоят как граждан, как людей, но, в принципе, Церковь — про другое.
Евангелие от Матфея заканчивается словами: «Идите и научите все народы». То есть там не сказано: к этим ходите, а к этим нет. «Идите и научите все народы, крестя их во имя Отца, Сына и Святого Духа» (Мф.28:20). Слава Богу, пока не признана эта строчка экстремистской.
О мрачном православии
В свое время, придя в церковь, я очень удивился, когда увидел смеющегося монаха. Я считал, что монах должен все время ходить и молиться с мрачным лицом. Позже, когда я узнал, что это совсем не так, выяснилось, что мое псевдоканоническое воззрение широко распространено в обществе. Как увидеть, что это не так? Только через живой опыт реальной церковной жизни. Попробуйте — работает.
Хотелось бы мне взглянуть на человека, который придет на пасхальную службу и скажет, что это грустно. А ведь каждая Литургия — воспоминание о Пасхе, проживание Пасхи. Собственно, об этом вся жизнь Церкви. Может быть, поэтому преподобный Серафим Саровский всякого, приходившего к нему, встречал словами: «Христос Воскресе, радость моя!»
Христианство — это величайшая радость, точно так же как и величайшая свобода. Иногда говорят: «Раб Божий — это так ужасно!» Ужасно — пока мы в плену стереотипов и отказываемся размышлять. Ведь если человек чей-то раб — значит, от остальных он свободен. Человек, называющий себя рабом Божьим, на самом деле претендует на очень многое, он утверждает, что больше никого не боится, что он больше никому не раб ни в каких смыслах: ни своим страстям, ни курению, ни алкоголю, ни сексу, ни государству, ничему и никому. Он — Божий! Он раб только этой Высочайшей Любви, которая на самом деле тождественна с подлинной свободой. Поэтому Христос и говорит: «Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам. Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями!» (Ин. 15:14-15)
Записали Павел Макеев и Ксения Чудинова