Мы будем говорить об образе «Христа», появляющегося в последних строках «Двенадцати». Понимание этого образа чрезвычайно важно: именно от его трактовки зависит тот знак, который поставит читатель перед духовной суммой всей поэмы.

Концовка – самая трудная для понимания часть поэмы. Появление «Христа» впереди отряда убийц на фоне всего описанного мрака начала 1918 года представляется совершенно неожиданным и необоснованным. И в попытках согласовать финал поэмы с её основным содержанием родилось очень много разных, порой абсолютно противоположных интерпретаций конечного образа. На наш взгляд, общая ошибка большинства толкователей в том, что они, видя имя Христово в конце поэмы, автоматически соотносят появившийся образ с евангельским оригиналом, помещают истинного Христа за финальную вьюгу «Двенадцати» и строят на основании этого все дальнейшие рассуждения. Естественно, что в итоге они приходят к явно натянутым в литературном и смертельно опасным в духовном плане выводам. При таком методе работы сам текст последней главы как будто и вовсе не берётся в расчёт. Между тем, только детальное изучение этого текста, глубокое вчитывание в него может пролить свет на тот смутный образ, который появляется в метели.

Прежде всего, обратим внимание на имя. Верное, соответствующее семитскому оригиналу написание – Иисус. С реформы Никона до времён Блока прошло уже 250 лет (около 10 новых поколений). Старообрядцем Блок не был, правильное написание, безусловно, знал. Но написал «Исус». Предполагать, что он сделал это только для лучшей рифмы – наивно, так как перед нами не дилетант, а великий поэт, который не стал бы только ради метрической стыковки выбрасывать буквы из личных имён в финале произведения. Сознательно или полусознательно он поставил другое имя. А в имени одна буква много значит (Миша-Маша, Ирина-Арина, Анна-Жанна). Разнится в одной букве – уже другое имя. Имя обозначает личность, а другое имя это другая личность.

 Далее обратимся к самой характеристике образа: Нежной поступью надвьюжной, Снежной россыпью жемчужной, В белом венчике из роз Звучит красиво, но какой-то приторный, женственный получается образ. В Евангелии мы нигде не встретим Христа в таком изложении. Он кроток, смирен, но твёрд и мужественен. В отношении зла, греха Христос всегда говорит и ведёт себя решительно и недвусмысленно. Напомним характерные фрагменты из Евангелия: «Если рука твоя или нога тебя вводит в грех, отруби ее и отбрось! Лучше тебе войти в Жизнь одноруким или хромым, чем с обеими руками и обеими ногами быть брошенным в вечный огонь» (Мф. 18:8); в другом месте: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты; так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония» (Мф. 23:27-28). В поэме же на фоне всеобщего зла и хаоса «Исус» романтично идёт «нежной поступью надвьюжной, снежной россыпью жемчужной…». Это не похоже на евангельского Христа.

 Более того, венчик – это не венец. Венчик – лента, полагаемая на лоб умершего при погребении после омовения тела. То есть перед нами – мертвец. Да и сами розы не очень-то соотносятся с евангельским повествованием. Здесь уместно вспомнить плещеевские строки: «И из шипов они сплели Венок колючий для Него, И капли крови вместо роз Чело украсили Его». Сам Блок замечал в своём дневнике: «Я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный призрак».

 Обратим внимание на поведение появившегося персонажа. С одной стороны, он «ходит спешным шагом, хоронясь за все дома». Не так себя вёл Христос, когда за ним пришли вооружённые воины: «Иуда, взяв отряд воинов и служителей от первосвященников и фарисеев, приходит туда с фонарями и светильниками и оружием. Иисус же, зная все, что с Ним будет, вышел и сказал им: кого ищете? Ему отвечали: Иисуса Назорея. Иисус говорит им: это Я… И когда сказал им: "это Я", они отступили назад и пали на землю» (Ин. 18:3-6)

 С другой стороны, если внимательно прочитать последнюю главу, то становится очевидным, что он намеренно дразнит, злит, нагоняет страх на красногвардейцев. Это, мягко говоря, странно для Христа.

 Посмотрим на фон действия: зима, холод, чёрный вечер, выстрелы, хохочет вьюга, голодный пёс, связь которого с чёрным пуделем из «Фауста» была очевидна и для самого Блока. И на этом фоне кто-то невидимый, неуязвимый для пуль дразнит отряд озлобленных красногвардейцев, нагоняет на них страх, и в конце открывается читателю в виде слащавого призрака, мертвеца, называясь Христом.

 Очевидно, что это не Христос. Это сатана, или кто-либо из его прислужников. Следует отметить, что из всех возможных изображений невидимого по природе диавола это – самое откровенное, лучше всего раскрывает его сущность. Ведь сатана не создаёт каких-либо новых злых вещей, ибо он вовсе лишён творческой силы. Но сила его лишь в том, что он искажает, всё доброе, красивое и высокое, принадлежащее Богу. И чем возвышеннее оригинал, тем страшнее и кощунственнее пародия, тем очевиднее проявляется сатанинская природа. Потому и говорят, что диавол – обезьяна Бога.

 Нужно сказать, что этот несимпатичный персонаж, не один раз появляется в стихах Блока. Сердце поэта, как сердце пророка, наиболее остро ощущает реалии духовного мира, в том числе и тёмных его сил. Сумрачный, зловещий «кто-то», появляясь в других стихах Александра Александровича, тоже всегда несёт с собой хаос и страх. В подтверждение, рекомендуем перечитать стихотворения Блока «По улицам метель метёт» и «Всё ли спокойно в народе». Инфернальный «кто-то», приближаясь к поэту, как видим, порождает в его душе смятенье и мрак. Отражение такого состояния мы в полной мере наблюдаем и в «Двенадцати».

Чтобы окончательно убедиться в этом, достаточно обратиться к иллюстрациям к «Двенадцати», созданным Ю. П. Анненковым и одобренным самим Блоком.

Вся атмосфера поэмы: ветер, злоба, тревога, хаос – всё это лишний раз говорит о присутствии в ней столь неприятного гостя. Опыт святых отцов всех веков свидетельствует, что именно такие ощущения есть верный признак того, что под овечьей шкурой скрывается волк. Преподобный Антоний Великий пишет об этом так: «Видение святых бывает невозмутительно… Являются они безмолвно и кротко, почему в душе немедленно рождаются радость, веселие и дерзновение; потому что со святыми Господь, Который есть наша радость и Сила Бога Отца… А если явление сопровождается смятением, внешним шумом и мирской пышностью, угрозами смерти и всем сказанным выше, то знайте, что это - нашествие злых ангелов. И еще признак: когда душа продолжает ощущать боязнь, явившийся есть враг, потому что демоны не уничтожают боязни. Напротив того, демоны, когда видят людей в боязни, тем более умножают призраки, чтобы привести их в больший ужас».

А вот слова Паисия Святогорца, жившего во второй половине XX века: «Бес, замаскированный под святого, распространяет вокруг себя волнение, смущение — то, что имеет в себе. Тогда как настоящий Ангел или святой всегда распространяют райскую радость и небесное веселье».

Заметим также, что вся атмосфера поэмы очень напоминает атмосферу другого известного стихотворения: «Мчатся тучи, вьются тучи; Невидимкою луна Освещает снег летучий; Мутно небо, ночь мутна … Сбились мы. Что делать нам?». Но то, что было очевидным для Пушкина в первой половине девятнадцатого века, уже отнюдь не являлось таковым для Блока в начале века двадцатого. Потому что пурга в поэме – только отражение той пурги, которая была в стране и в душе писателя. И если «чистые сердцем Бога узрят» (Мф. 5:8), то, напротив, те, в чьих сердцах бушуют страсти, могут легко обмануться и увидеть сатану, принимающего вид «ангела света» (2 Кор. 11:14). Это и случилось с Блоком. Вряд ли он кощунствовал намеренно, скорее прав С. Булгаков, который пишет: «Поэт здесь не солгал, он видел, как видел и раньше, – сначала Прекрасную Даму, потом оказавшуюся Снежной Маской, Незнакомкой, вообще, совершенно двусмысленным и даже темным существом, около которого загорелся “неяркий пурпурово-серый круг”. И теперь он кого-то видел, только, конечно, не того, кого он назвал, но обезьяну, самозванца, который во всем старается походить на оригинал и отличается какой-нибудь одной буквой в имени».

 Образ, открывающийся читателю в последних строках произведения, невозможно отождествить с Господом Иисусом Христом. Такое отождествление в корне противно основам христианской веры, потому как оправдывает самые страшные злодеяния, совершённые под благовидными предлогами, санкционирует грех. Однако и для общества и для каждого человека неизменна истина: какими бы благими ни представлялись мотивы, какими бы благородными ни выглядели цели, но всякий жертвенник, на который требуется принести правду, совесть или жизни несогласных, есть жертвенник сатаны.