Мне было 14 лет, когда я привез маму в Троице-Сергиеву лавру города Сергиев Посад Московской области. Я начал ходить в храм с 11 лет, а мама поверила в Бога уже в Тутаеве, хотя первая приучала меня с детства к поездкам к памятникам уходившей старины и писала стихи об этом. В лавре я познакомился с протоиереем Николаем (Лихомановым) (ныне - епископ Рыбинский и Даниловский Вениамин), который по моей просьбе привел меня к старцу архимандриту Науму (Байбородину), ныне покойному. Он принял нас у двери своей кельи, т.к. детям не положено заходить в келью монаха. Отец Наум расспросил меня о моей трудной жизни в городе Гагарин Смоленской области и благословил нас с мамой поехать жить в богадельню при Воскресенском соборе города Тутаев, в котором отец Николай был настоятелем.
Старец архимандрит Павел (Груздев) в мае 1993 года предсказал мне жизненные скорби, одиночество и монашество. Отец Павел более тридцати лет служил в Ярославской области, в селе Верхне-Никульском, но я застал его уже в 1992 году, когда старца перевезли на покой в сторожку Воскресенского собора города Тутаева Ярославской области, слепого и беспомощного, в сопровождении пожилой келейницы Марии Петровны или Марьи, как ее все называли.
Всё его существо излучало свет, добро, радость, живость. Гостей и монашествующих он принимал с большой любовью, пел им духовные песни, читал духовные стихи, рассказывал поучительные пословицы и поговорки, а мог и обличить или рассказать о чем-то со скрытым смыслом и прикрывая свой рассказ юродством Христа ради.
Келейница Марья изо всех старческих сил старалась сохранить покой старца. Она выбегала на крыльцо сторожки и, с любовью угрожая прогнать всех метлой, кричала: «Батюшка два инфаркта перенес!» И люди понимали, что старца не нужно обременять пустыми вопросами. Так же она и меня гоняла. Я же не отставал, упрямый, так и следил за каждой возможностью подбежать к батюшке. Потом и с Марьей стали дружить. Она добрая была, но очень боялась за здоровье батюшки. Старалась выводить его из храма до окончания Литургии или Всенощного бдения, на ходу одевала клобук ему на голову, отстраняла назойливых паломников, которые ночевали в нашей комнате в богадельне собора. Паломники везли батюшке чернику для глаз и прочие ягоды, и Марья иногда отправляла их нам с мамой.
Батюшка Павел был страдальцем и исповедником за православную веру, пережил сталинские лагеря и ссылки, на допросах его били до крови, выбили все зубы. За эти страдания, которые будущий старец перенес с великим терпением и смирением, Господь даровал ему дары молитвы и прозорливости, простоты. Батюшка не боялся говорить правду. Прямо во время богослужения старец выходил на амвон и с любовью спрашивал: «Бабы, вы в церкви? Ау?» То есть молитесь или болтаете? Они отвечали ему, что да, в церкви. Тогда батюшка с неким духовным подъемом и радостью возглашал: «Ну, тогда знаете, что я вам сейчас скажу? Знаете? Вот, слушайте: бабы – дуры, мир вам!» и после этих благословений крестил всех. Всем становилось радостно. Я всегда наблюдал сбоку и смеялся, к тому же батюшка и меня при встрече Алексеем-дураком называл и мне это нравилось. Какое-то счастье было на сердце. И все мы его благодарили: «Спаси Господи, батюшка!» Считалось, что если отец Павел называет людей «дураками», то это означало, что их духовная жизнь в порядке. Иногда батюшка не называл меня дураком, либо называл как-то иначе, и я из-за утаенных грехов ощущал мрак в своей душе, внутреннюю гордость, обиду на старца, холод духовный, которые проходили после исповеди.
Вспоминаются случаи иной прозорливости отца Павла. На моих глазах старец при толпе народа сказал одной женщине: «Что, баба, шубу украла?» Она отпиралась, заплакала. А старец свое: «Врешь, зараза! Ты работала на фабрике и по кускам собирала!» После этого та женщина встала пред ним на колени и при всех созналась в краже лоскутов лисьего меха. Я был поражен такой прозорливостью слепого священника!
В другой раз, на праздник пророка Ильи (2 августа), мы с ребятами решили искупаться в Волге, а по народному поверью купаться больше было нельзя. И мы пошли к отцу Павлу. Было жарко и хотелось поплавать. Отец Павел благословил нас, но предупредил: «Только сегодня!» Накупались вдоволь. На следующий день мы уже самовольно отправились купаться, но сбылось предсказание старца: на улице было жарко и душно, а вода в Волге оказалось такой ледяной, что мы лишь омочили ступни ног и, со стыдом неверия старцу, ушли гулять по городу.
Больше всего вспоминается Пасхальная ночь под 18 апреля 1993 года, когда в Оптиной Пустыни убили трех монахов. Отец Павел при мне попросил настоятеля, отца Николая, служить одновременно в верхнем и нижнем храмах Воскресенского собора, хотя народа было немного и все бы поместились в нижнем зимнем храме. Видимо, его сердце ощущало большую тревогу и старец попросил молиться сугубо. Утром на солнце были черные пятна. А к обеду 18 апреля мы узнали об убийстве в Оптиной Пустыни...
Отец Павел часто меня защищал. Один раз я для смеха сорвал зародыш огурца с грядки для отца Павла и показал его огороднице, так она заругалась на меня и побежала об этом рассказывать в соборе. Но после того, как об этом узнал отец Павел, все утихло.
Во время встречи архимандрита Павла со Святейшим Патриархом Алексием II 11 мая 1993 года старец смиренно сидел на табурете на втором этаже собора, дождался Патриарха, смиренно попросил его благословения, и старца повели в келью, а Святейший пошел служить Литургию. Жаль, что отец Павел не смог побыть на Патриаршем богослужении, но Святейший после службы зашел навестить его в келье. Мне посчастливилось в этот день стоять на Патриаршем служении прямо у престола. Протодиакон хотел, чтобы я подал кадило Святейшему, но у меня по болезни дрожат руки, и я отказался. Зато после службы, когда Святейший Алексий пошел навестить отца Павла, его сразу окружил народ, и я выпросил у него аж два благословения, а на третий раз он с улыбкой произнес, смиряя меня: «Что, всю благодать забрать хочешь? Другим-то оставь!» И я послушался.
Один раз мне довелось свести старца с верхнего этажа собора. Часто люди не задумывались о том, что помощь нужна не только им, и оставляли слепого старца, а он ждал помощника, который бы отвел его в келью. Я не смог пройти мимо, и мы вместе с ним шли вниз, считая ступеньки. А на улице я передал батюшку келейнице Марье. И батюшка после, при встрече, не раз благодарил меня со словами: «Я помню тебя!» Иногда батюшка явно забывал, что находится не у себя в селе Верхне-Никульском, где прослужил 32 года до переезда на покой в Тутаев, и тогда мог спросить: «Что ты часто приезжаешь?» И приходилось объяснять старцу, что мы с мамой живем в Тутаеве и я помогаю при Воскресенском соборе. Думаю, что первый год ему было трудно привыкнуть к новой обстановке и толпам незнакомых людей. А еще, когда батюшку перевезли в сторожку Воскресенского собора, то вместе с ним привезли очень много его сельских запасов. В результате несколько первых месяцев в нижних галереях собора устраивали целые приходские пиры, на которых батюшку сажали в центр длинного стола и просили петь его любимые песни. Один раз и мне удалось посидеть за таким праздничным обедом и услышать красивый батюшкин голос, оглашавший своды собора. Кто-то из поющих иногда пытался перекричать батюшку, но старец быстро таких осаживал или останавливал пение, начиная что-то рассказывать.
А перед нашим отъездом из Тутаева 23 или 24 мая 1993 года батюшка помолился обо мне и сказал, что у меня будет тяжелая жизнь, что я не буду учиться в семинарии, а когда останусь один, пойду в монастырь и стану монахом. И что я все переживу и все у меня получится, если буду помнить о нем, что я и делаю по сей день.
Спаси Господи! Буди воля Божия! Царство Небесное и вечная память дорогому батюшке Павлу!